Лёха-трубач не был профессиональным музыкантом. То есть, конечно, когда-то в детстве он посещал музыкальную школу по классу саксофона, но был оттуда с позором изгнан за злостную непосещаемость и отсутствие божьей искры. Но саксофон Лёхе нравился, а потому он продолжал осваивать премудрости игры на нём самостоятельно - то самоучитель какой под руку попадётся, то просто вдохновение найдёт. Все Лёхины друзья плевать хотели на различия между духовыми инструментами и упорно называли Лёху трубачом, втихаря подсмеиваясь над странным увлечением - все нормальные пацаны на гитаре бренчат, а этот на дудке дудит. Лёха с грехом пополам закончил какую-то районную среднюю школу и слинял на ПМЖ в Москву в надежде обрести там душевный покой, счастье и хорошо оплачиваемую работу. Пристроился в какое-то рекламное агенство, благо рисовать умел довольно неплохо, походил на различные оплачиваемые фирмой курсы, получил стопку разноцветных сертификатов и стал ежемесячно получать вполне приличную сумму в условных единицах. Эти условные единицы позволяли Лёхе снимать двухкомнатную квартиру не совсем уж в Зажопинске, пить по выходным с друзьями текилу и бродить по ночным клубам. Иногда Лёха брался за саксофон, медленно проводил по нему ладонью, смахивая пыль, подносил к губам, но никакие мелодии почему-то не приходили на ум и Лёха снова убирал саксофон в футляр и задвигал его под кровать. Про Ригу Лёха думал часто и с какой-то даже приятной грустью, хотя, честно говоря, никаких приятных воспоминаний с этим городом у него не связывалось. Иногда ему так нестерпимо хотелось вновь побродить по улочкам Старого города, что Лёха брал отпуск и мчался на вокзал, чтобы встретить утро на набережной Даугавы. В Риге у Лёхи даже завелись какие-то друзья, которые с радостью встречали его каждый раз и с нетерпением ожидали его следующего приезда. В Риге Лёхе почему-то удивительно легко игралось - казалось, что саксофон оживает и сам подсказывает Лёхе нужные мелодии. Ради собственного удовольствия Лёха даже частенько играл в подземном переходе у вокзала и в Старой Риге на углу у Пороховой башни. А однажды летним вечером к нему подошла Она и робко спросила: "Извините, а Вы не можете сыграть Summer time?" Лёха, разумеется, мог - это была одна из его любимых мелодий. И он играл для Неё и на следующий день, и ещё, и ещё...это был очень красивый и нежный роман. Ей было всего шестнадцать, Она была легка на подъём, смешлива, хороша собой и умна, Она никогда не бывала в Москве и с удовольствием слушала Лёхины байки из столичной жизни. В этот раз Лёхе почему-то было очень тяжело покидать Ригу, Она опоздала на вокзал и он уехал, так и не успев Ей ничего сказать. Впрочем, он даже сам не знал, что нужно говорить в таких случаях.
А потом он приезжал ещё и ещё, Она всегда ждала его, он звал Её в Москву, Она отшучивалась, он говорил о том, что хочет остаться с Ней навсегда, а Она смеялась и целовала Лёху в висок. От этих поцелуев у Лёхи перехватывало дыхание и хотелось сделать что-то такое...он не знал, какое.
А потом он Её потерял. Нет, Она не умерла, Она просто пропала. Общие друзья недоуменно разводили руками, Её телефон отвечал чужим голосом - мол, не живёт тут такая, прекратите названивать; Она не появлялась в местах общих тусовок и не приходила больше в кафе возле Малой гильдии. Лёха искал Её каждый раз, приезжая в Ригу, но так и не нашёл. И Лёха перестал приезжать, окончательно осев в Москве.
Прошло много лет. Может быть, десять, а может, и больше. Маленькая рекламная конторка, превратившаяся в солидное рекламное агенство, откомандировала Лёху на фестиваль рекламы в Ригу. Лёха не без удовольствия согласился и снова, как много лет назад, бродил по улочкам Старой Риги, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям. Он пытался вспомнить и Её, но в памяти не сохранилось ни Её голоса, ни Её лица, лишь какие-то смутные обрывки и щемящее чувство давнишней потери. Вечером Лёха напился в дым. Зачем-то достал из футляра саксофон, который давно уже утерял свою функцию музыкального инструмента и стал просто своеобразным талисманом и побрёл неровной походкой в Старую Ригу. Там он встал на углу возле Пороховой башни, положил на асфальт перед собой кепку, прикрыл глаза и заиграл. Это была просто какая-то импровизация, каждую следующую ноту Лёха придумывал на ходу, игралось ему легко и свободно. Последний серебристый звук взлетел над крышами и угас где-то в закате, Лёха открыл глаза. Перед ним стояла девочка лет десяти, сжимавшая в кулаке монетку. "Извините", - сказала девочка немного напряжённо, - "А Вы не могли бы сыграть Summer time?"
Конечно, он мог. Он мог, вот только сейчас дыхание вернётся и перестанут дрожать пальцы и он непременно сыграет. У девочки были Её глаза и Её улыбка - Лёха моментально вспомнил черты Её лица так отчётливо, как если бы они расстались вчера. Девочка смотрела совсем так же, как Она в тот первый вечер - немного настороженно, смущённо, пряча в уголках губ извиняющуюся улыбку. Лёха вскинул глаза и увидел Её. Она стояла на другой стороне улицы - изменившаяся, постаревшая, но это всё-таки была Она. Лёха судорожно вдохнул, поднёс к губам саксофон и заиграл одну из своих любимейших мелодий, заиграл так, как не играл ещё никогда в жизни - для Неё и Её дочери.
Вы спросите, а что же потом? Наверное, Она бросилась к нему в объятия, скрывая слёзы счастья, он обнял Её и стал нашёптывать всякие глупые приятности, а потом они пошли в кафе и долго сидели там, вспоминая прошлое, делясь друг с другом прожитым за эти годы, а потом он увёз Её вместе с дочерью в Москву или сам вернулся в Ригу и стало всем счастье?
Всё время, что Лёха играл, Она неотрывно смотрела ему в глаза и он не в силах был отвести взгляд. А потом Она взяла за руку дочь и неспешно пошла прочь по улице. Не сказав ни слова. Не подойдя ни на миг. А Лёха остался стоять со своим саксофоном на углу у Пороховой башни, точно зная, что больше никогда не увидит Её и никогда не сыграет так, как играл сейчас.
